Откровенные тетради - Страница 65

Отец подшагнул ближе. Он был спокоен, только угол рта слегка подергивался.

— Нет, ты не уходи. Мы тебя не гоним. Живи, пожалуйста! Мы не изверги. Только пащенка в дом не принесешь. Нет, пащенка нам не надо. Что нет, то нет.

— Договорились, папа. Не принесу. Будете просить — и то не принесу.

— Господи, господи! Что говорит!

— Стой, подожди! — удержал меня отец. — Ты мое слово знаешь. Я уж если скажу, то точка! Я слов на ветер не бросаю. — (Это заявление на фоне допитой бутылки меня даже развеселило на миг.) — Так вот, я тебе авторитетно говорю, — продолжал отец, с каждым словом мрачнея и наливаясь кровью. — Уйдешь — на нас не рассчитывай. Никакой помощи не получишь. Ни-ка-кой! С голоду будешь помирать, не жди помощи. Поняла?

— Помощи не ждать. Поняла. — Я его едва видела, глаза заплыли злыми слезами…

— Все! — скрепил отец. — Разговор окончен. Иди думай. Срок до завтра. — Так он, наверное, давал приказания на своих стройках.

— Хорошенько думай, хорошенько! — подхалимски подпела ему напоследок мама.

3

К вечеру отец ушел под фонарь во двор лупить костяшками по столу. Мама убежала в соседний дом к знакомой с комбината. Я дождалась своей минуты, чтобы улизнуть без нового скандала.

Чемодан давно уже был собран. Пальто я перекинула через руку. Оглядела в последний раз свою комнату и вышла из квартиры. Дверь не закрыла, никакой записки не оставила. Зачем?

Странно было идти по знакомым вечерним улицам с чемоданом. Пустынно, тихо, в домах горят огни, уличные фонари освещают желтую листву, и сверху, из немыслимой дали бесстрастно взирают звезды. Вот большое, с манекенами в витринах здание универмага; вот кафе «Ешлик», где на веранде мы часто ели мороженое и пили сладкую шипучку. А вот и тихий двор, отделенный от улицы железными воротами.

Этот дом из белого кирпича, с широкими окнами и просторными лоджиями у нас называют «правительственным». Здесь живут ответственные работники, вроде Сонькиного отца. Чужие машины не въезжают во двор, белье не сушится на веревках, беседки увиты виноградом, цветочные клумбы не вытаптываются ребячьими ногами. Тут мне всегда нравилось, как и в квартире Соньки, где тебя, едва переступаешь порог, прямо обволакивает домашним уютом и покоем. Сколько раз я здесь была — не сосчитать! А сейчас стояла перед дверью, обитой желтой кожей, и все никак не решалась нажать кнопку звонка. Наконец собралась с духом и позвонила. Шагов я не слышала. Дверь сразу бесшумно открылась.

На пороге показался Сонькин отец, Михаил Борисович, толстый и низенький, в домашнем халате, с книгой в руках и очками, поднятыми на лоб.

— Вот те на! — удивился он, увидев меня.

— Здравствуйте, Михаил Борисович. Это я.

— Маша! — закричал одышливый Сонькин отец в глубину квартиры. — Иди сюда быстрей! Тут такой гость!

В прихожую поспешно вышла Мария Афанасьевна, тоже в халате.

— Е-елки-моталки! — своим молодым, радостным голосом протянула она. — Лена!

Через минуту я уже сидела в кресле, а они напротив на широкой тахте с подушками, где, наверно, только что читали. Михаил Борисович тяжело, со свистом дышал (его мучила астма), лысая голова его блестела в свете люстры, мясистый нос воинственно торчал на полном лице. Рядом с ним Мария Афанасьевна выглядела совсем девчонкой, да она и была на десять лет моложе мужа. В ее густых темных волосах уже пробивалась седина, но на белом лице ни единой морщинки; глаза смотрят весело и живо, и вся она подвижная, как зверек.

Они ждали. Я сглотнула слюну. Как, оказывается, трудно начать! И начала:

— Сонька давно уехала?

— Сонька давно уехала, — быстро сказала Мария Афанасьевна.

Опять наступило молчание.

— Ну, а я… Я уже давно приехала. Все не могла собраться зайти к вам. Извините.

— Ерунда! — так же быстро отвергла мои извинения Мария Афанасьевна. Улыбка исчезла с ее губ.

Михаил Борисович задышал тяжелей.

— Можно я у вас сегодня переночую? — с отчаянием спросила я.

Они как будто ждали именно этого.

— Что за вопрос? Разумеется, ночуй, — мгновенно откликнулась Сонькина мать.

Михаил Борисович лишь кивнул, что означало: согласен, вопрос дурацкий.

— Мне только на одну ночь, не беспокойтесь. Завтра я уйду.

— Черт возьми, Лена, с каких пор ты стала такой стеснительной? Душ принять хочешь? Есть хочешь?

— Ничего я не хочу, Мария Афанасьевна. Я сейчас ушла из дома и завтра уеду. Сейчас поездов нет, и вообще… Сонька вам, наверно, рассказывала, что я замуж собиралась. Это правда. Но у меня ничего не получилось. А сейчас я в положении… ну, беременна, понимаете? И вообще… — Я глотнула воздуху и разрыдалась.

Михаил Борисович присвистнул длинно и удивленно. Мария Афанасьевна вскочила с тахты, быстро подошла ко мне и сильно тряхнула за плечо.

— Это что еще за фокусы? Ну-ка не реви!

— Я не реву…

— Она не ревет, Маша, что ты! — одышливо заговорил Сонькин отец. — Она хохочет, не видишь, что ли? Это вообще не Ленка Соломина. Та могла танцевать так, что посуда с полок сыпалась и соседи жалобы писали. Помнишь, как она тут верховодила всей шайкой-лейкой? А эта пришла в гости и сто раз извинилась, что зашла. Да еще ковер слезами портит. К тому же у меня идиосинкразия к женским слезам, тоже могла бы знать.

— Слышишь, что Михаил Борисович говорит?

— Слы-ышу…

— Вот и замолчи! Не изображай из себя садовую лейку! — Она щипнула меня за плечо. — Сейчас я тебя кормить буду. Потом решим: жить тебе дальше или лезть в петлю.