Откровенные тетради - Страница 75

Этой дорогой я пошла, чтобы зайти к Маневичам и отдать им долг.

Едва я увидела Марию Афанасьевну, открывшую дверь, как сразу поняла: что-то произошло.

— Лена? Очень хорошо! Проходи. — Голос напряженный, нервный… Что с ней?

Михаил Борисович сидел в кресле в темно-сером костюме, галстуке и синей рубашке в полоску. Посреди ковра стоял раскрытый чемодан, а на тахте лежали стопка сорочек, бритвенный прибор, галстуки. В комнате сильно пахло ароматическими папиросами.

— Садись, Лена! — подтолкнула меня в спину Мария Афанасьевна. И мужу — Сколько тебе положить галстуков?

— Да почем я знаю?.. Не знаю. — Дышал Михаил Борисович как-то особенно тяжело.

— А я знаю? Я тоже не знаю! Лена, убери эти несчастные деньги. Неужели ты думаешь, что мы сидим без гроша? Разбогатеешь, отдашь.

— Я уже разбогатела, Мария Афанасьевна.

— Не болтай ерунды! У тебя в обрез. Мы не торопим. Лучше скажи: Сонька писала тебе о некоем Борисе?

— Да, писала. А что случилось?

Мария Афанасьевна взглянула на мужа. Он скосил глаза, разглядывая кончик носа. Запыхтел еще сильней.

— Знаешь, Лена, наша безголовая дочь замыслила выскочить замуж. Как тебе это нравится?

— Я еду… в некотором роде… на помолвку, — брюзгливо проговорил Сонькин отец из кресла.

— Да, Лена, это так. Ты не можешь нам помочь? Напиши ей, чтобы она не порола горячку. Она тебя послушает.

— Зачем, Мария Афанасьевна? — вскрикнула я.

Она бросила стопку рубашек на дно чемодана и нервно заходила по комнате. Забормотала на ходу:

— Нет, это черт-те что!.. Бред, чушь, ерунда собачья!.. — Остановилась напротив меня, потерла щеки ладонями. — Лена, ты знаешь, я не какая-нибудь замшелая ретроградка. Я понимаю, что все вы сейчас на особых дрожжах — очумелые, неистовые, безмозглые. Тебе я не сказала ни слова. Но Сонька! У нее же ни на йоту характера. Ее любым ветром сшибает с ног. Она болезненно мнительная. Мягкая, будто квашня. Ничего нет легче, чем обвести ее вокруг пальца. Она ребенок. И уже замуж? Ну, нет! — И опять заметалась по ковру туда-сюда.

Сонькин отец вынул платок и затрубил в него. Я сидела как пришибленная. Какой-то сон! Да в ту ли квартиру я попала? Маневичи ли это?

— Лена, что ты молчишь? Ну скажи что-нибудь! — опять подскочила ко мне Мария Афанасьевна. Я разглядывала поблекший узор ковра. — Ты-то ведь знаешь ее! Случись с ней такое, как с тобой, и она конченый человек. У тебя самолюбие, сила воли. Она в этом смысле — ноль. Уже не выплывет, случись что. А ей еще учиться и учиться!

— Не хочу учиться, а хочу жениться… — пробурчал Михаил Борисович. В первый раз сморозил глупость, сколько я его знаю.

Я подняла глаза и тихо сказала:

— Значит, к своей дочери у вас особое отношение?

Мария Афанасьевна замерла посреди комнаты.

— Ты ошибаешься, Лена. Дело не в том, что она наша дочь. Я бы ничего не сказала, не будь она абсолютно не приспособленной к жизни девчонкой!

Он первый раз сморозил глупость, она впервые была неискренна. И оба не заметили этого или не хотели замечать. Неужели и мне грозит такая же слепота, когда я стану матерью?

— Вы плохо знаете Соньку, Мария Афанасьевна. Она совсем не такая наивная, как вы считаете. Я ее не буду отговаривать. Извините.

— Да, да, Лена, конечно… Мы только советуемся с тобой, — смутилась Мария Афанасьевна. И вдруг закричала — Сколько, черт возьми, я должна положить галстуков?

Михаил Борисович взлетел с кресла и заревел:

— Откуда мне знать, черт побери, сколько нужно этих удавок?! Я хочу сидеть дома в халате, а не мчаться в Ташкент раздавать подзатыльники! Поезжай сама!

— И поеду!

— И поезжай! — Михаил Борисович стал стаскивать с себя пиджак.

Как я ни была подавлена, но не удержалась, прыснула: очень уж забавно они выглядели, стоя друг против друга со свирепыми лицами.

— Миша, сядь, — сказала Мария Афанасьевна.

Он бухнулся в кресло. — Я тоже сяду. — И опустилась на тахту. — Давай устроим минуту молчания.

Наступила тишина, только слышалось дыхание Сонькиного отца. Я быстро спрятала свою улыбку.

— Следовательно, Миша, так, — заговорила Мария Афанасьевна. — Полетишь все-таки ты. За себя я не уверена. Вдруг этот чертов Боря окажется таким пройдохой, что понравится мне? А ты поговоришь с ним по-мужски и не позволишь себя охмурить. Это раз. Потом потолкуешь со своей глупой дочерью. Говори жестко, не млей от нежности. Постарайся выяснить, не вешает ли она нам лапшу на уши, утверждая, что влюблена. Это два. Если эти болваны действительно друг от друга без ума… ну, тогда я не знаю, что делать!

— Шампанское пить, что же еще!

Оба они выдохлись.

Я положила деньги на стол и сказала, что пойду. Маневичи не стали меня удерживать.

3

Я пошла в гости к Татарниковой, как обещала.

Прежде каждый такой «выход в свет» вызывал у меня несусветную радость. Я крутилась перед зеркалом, приплясывала и напевала в предощущении шума и гама, в который вот-вот окунусь. А сейчас… Будто не на вечеринку шла, а исполняла тяжелую повинность. «Неужели так постарела?»— пугалась я и не находила ответа.

У Татарниковых был свой дом с садом на улице Советской, куда еще не добрались многоэтажные застройки. По дороге я встретила Усманова, разодетого, как на картинке, с прилизанными черными волосами, с картонной коробкой под мышкой. Я тоже несла Юльке подарок — букет поздних роз. Он не стоил мне ни гроша: срезала в своем саду.

— Ассалям алейкум! — сказал красавчик Усманов, показав золотые зубы. Оглядел меня с головы до ног, и в черных его глазах на миг мелькнуло восхищение. — Все цветешь, Солома.